«Я ПРИШЛА ИЗ ШКОЛЫ В БЛИНДАЖИ СЫРЫЕ…»
У войны, как известно, не женское лицо. Но в жестокую годину Великой Отечественнойвместе с мужчинами плечом к плечу встали они – матери, дочери, сестры, жены. Женщины, чье предназначение – дарить жизнь, шли убивать и погибать, чтобы отвести опасность, нависшую над их домом, их детьми, их землей.
Трудно найти слова, достойные совершенного ими подвига. Милые, нежные, совсем юные, часто со смешными косичками, они как-то сразу взрослели, став медсестрами, разведчицами, связистками, саперами…
Тогда, в начале июня 1941 года, эти девчушки и не подозревали, какая их ждет судьба. А их желаниям и мечтам о яркой, интересной жизни так и не суждено было сбыться после выпускного бала. Они готовились стать учителями и врачами, инженерами и геологами, музыкантами и строителями, но настал час испытаний, и вчерашние школьницы ушли на фронт. Среди них была и наша землячка Тамара Ермолаевна Петрова (в девичестве Безматьева).
Когда из-за Чекаловой горы лениво выплывал огненно-рыжий шар летнего солнца, а в еще прохладном утреннем воздухе растекался дурманный запах донских трав, уставшие, но счастливые выпускники средней школы станицы Цымлянской возвращались после встречи своего первого рассвета новой взрослой жизни. Обогнув гору, они шли не спеша по знакомым тропочкам, задевая юбками выпускных платьев шелковые султаны ковыля и срывая полевые цветы.
Прижав к лицу еще влажный от росы букет, Тамара глубоко вдохнула его степной аромат и зажмурила глаза. Мамочки, как же хорошо! От предвкушения будущего счастья у нее даже перехватило дыхание. Ведь с сегодняшнего дня перед нею открыты все пути-дороги.
— Тома, догоняй, — позвала подруга, и ее звонкий голос заставил девушку ускорить шаг.
Тамара быстро присоединилась к веселой ватаге, протиснулась между одноклассницами и подхватила любимую с детства песню.
Так, взявшись за руки, дружной толпой они вошли в станицу. Было 22 июня 1941 года.
На площади перед школой собирался народ. Все почему-то говорили шепотом, напряженно чего-то ждали. Вдруг захрипел громкоговоритель и оттуда вырвался металлический голос диктора. Тамара слушала, стараясь понять, что же, наконец, произошло. С губ ее все еще не сходила счастливая улыбка, как вдруг, словно лезвием по сердцу: да это ж война! Девушка замерла. Под ложечкой сразу противно засосало, похолодело в груди и медленно начала обволакивать ужасающая пустота. Все. Не сбыться ее мечтам. Опустились отяжелевшие девичьи руки и плечи, потухли еще недавно искрившиеся счастьем голубые глаза. А вокруг — женский вой, плач, крики… Война.
…Перед Днем Победы мы сидим за столом на кухне у Тамары Ермолаевны Петровой (Безматьевой). В окошко заглядывают грозди распустившейся к маю душистой сирени, в клетке уютно чирикает неугомонный волнистый попугайчик. Собеседница моя разговор о войне начинает не сразу, какое-то время собирается с мыслями, теребя от волнения страницы еще не до конца разгаданного кроссворда.
— Я ведь из крестьянской семьи, — наконец заговорила она. – Родилась 27 апреля 1924 года в хуторе Нижний Жиров. Хозяйство у нас было хоть и небольшое, но крепкое. На Дон мои дедушка с бабушкой пришли за лучшей долей: он – с Волги, она – из Крыма. А цимлянкой я стала в 1935 году, когда родители сюда перебрались. Мама, Дарья Романовна, управлялась по хозяйству, отец, Ермолай Григорьевич, тогда в торговле работал.
Что такое ужасы войны, Тамара узнала через год после своего выпускного – в июле 1942. Жара на Дону стояла страшная: солнце сожгло всю траву, иссушила землю, растрескавшуюся и изнывающую от жажды. Единственным спасением для жителей станицы оставалась река.
В тот день на пляже было многолюдно: детвора с визгом барахталась в воде, чуть поодаль подростки начищали коней, а на мостках, подоткнув на одну сторону просторные юбки, полоскали белье женщины. Тамара с подружками, разомлев, нежились на горячем песке, тихонько обсуждая последние новости с фронта. Вдруг откуда-то издалека послышался нарастающий гул. Все, как по команде, подняли головы вверх. По безоблачному небу одна за другой на станицу шли тяжелые крылатые машины со свастикой. Послышался характерный свист и сначала на противоположном берегу, потом и в воде одна за другой начали взрываться сброшенные с самолетов бомбы. Женщины истошно закричали, трясущиеся от страха ребятишки мигом выскочили на берег, кони разбежались врассыпную. Еще минута — и пляж опустел. А бомбы сыпались и сыпались вдоль реки, поднимая фонтаны воды, земли и песка. Тамара подхватила свои вещички и — бегом в станицу, которая уже вовсю полыхала.
— Наш домик стоял на окраине и еще был цел, — тяжело вздыхая от нахлынувших воспоминаний, продолжала свой рассказ Тамара Ермолаевна. – Забежали мы в комнату, наскоро покидали в чемоданчик да сумку вещички, что под руку попадались, и – в балку. А вокруг все горит, земля гудит от разрывов снарядов, от гари неба не видно. По охваченной огнем станице метались насмерть перепуганные люди, выли собаки, кричала скотина. Чего мы тогда натерпелись!.. Немцы бомбили Цымлу без передыха: один самолет разворачивается назад – другой заходит. Все станичники по балкам разбежались — прятались. Тут как назло дождь пошел, которого все так ждали, но который теперь был совсем не нужен. Укрыться негде и нечем. Промокли до нитки. Так четыре дня и просидели, а потом домой вернулись. Немцы уже вовсю хозяйничали там. Брату Саше, подхватившему от сырости пневмонию, с каждым днем все хуже и хуже становилось, а лекарств нет. И тогда соседка, она на год меня старше была, предложила пойти к доктору в лагерь для военнопленных. Лагерь был недалеко — на склоне Чекаловой горы, где до войны размещалась больница. Так как немцы первое время довольно лояльно относились к местному населению, то нас пропустили.
Лагерный доктор — дагестанец Гаджи Сунгурович Сунгуров был тоже из военнопленных. Соседке моей он дал кое-какие медикаменты (она у себя прятала советского летчика, самолет которого немцы сбили над Цымлой), а к брату доктор сам пришел — мы жили неподалеку. Осмотрел, вздохнул, маме объяснил, что помочь Саше он уже ничем не может. Та все поняла, вышла в другую комнату, заплакала. Несколько раз приходил к нам Гаджи, делал все, чтобы брату страдания облегчить. А когда за нами приехали на двух бричках мамины племянницы, чтобы к себе в Верхний Жиров забрать, доктор попросил помочь ему бежать из лагеря. Мама наскоро переговорила с племянницами и те согласились. Уложили врача на дно брички, обложили со всех сторон утварью, а сверху — умирающего Сашу. По дороге все было нормально, но когда подъехали к понтонному мосту через Дон, бричка накренилась и дышло сломалось. Мама тут же нас прогнала, оставшись одна около подводы, на которой лежали Саша и Гаджи. Несмотря на окрики немецкого охранника, пленные, работавшие возле моста, все-таки поставили нашу бричку ровно, проводом скрутили дышло, и мы, наконец, переправились через Дон.
— А потом что? – нетерпеливо спрашиваю замолкшую на полуслове Тамару Ермолаевну.
— Потом в лесочке мама помогла Гаджи вылезти из брички и наказала вести быка. А врач – человек городской, никогда со скотиной дела не имел, поэтому у него все как-то неловко выходило. И вот ведет он быка, а навстречу немцы. Видят эту картинку, смеются над нами. Может, конечно, со стороны и смешно было, только вот мы от страха тряслись.
Добрались до места. А как теперь быть с Гаджи, не знаем – он ведь чернявый, на нас совсем не похож. Помог староста — бывший председатель колхоза. Он-то и устроил доктора рабочим на мельницу. Гаджи и маме помогал, и нас подкармливал. Когда же советские войска освободили район, он с ними и ушел, а мы остались. Переписывались, Гаджи все хотел приехать к нам в Цымлу, да так и не получилось… Умер.
После освобождения Цымлянской Тамара поспешила вернуться домой, устроилась на работу в сберкассу. А где-то через месяц вызывают ее и еще семерых станичных девушек в райком комсомола и говорят: под Ростовом идут тяжелые бои, армия нуждается в пополнении.
— И призывают нас помочь Родине. Естественно, согласились, — впервые за все время улыбнулась моя рассказчица. — Дали два дня на сборы, прикрепили к нам провожатого и — в путь. Сложили мы свои котомки на подводу, а сами следом пешочком до Дубовки, потом железной дорогой добрались до Ростова, а оттуда – в Новочеркасск. Попала я в 383-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион. Определили меня в радиоотделение, обучили азбуке Морзе, работе на ключе.
Как только наши войска начали продвигаться на Миус-фронте, часть, в которой служила Тамара Безматьева, пошла следом за ними. Сначала девушка попала в г.Артем на Донбассе, потом в Волновахе охраняла аэропорт. Оттуда ее часть перебросили в Мелитополь.
— Там мы долго ждали продвижения. К весне началась подготовка к освобождению Крыма, и нас бросили туда. В составе Восьмой Приморской армии мы стояли на обороне Чонгарского моста в Джанкое. Это была единственная железнодорожная переправа через озеро Сиваш. Надеясь прорваться к морю, немцы бомбили наш мост день и ночь. День и ночь.
— Вот здесь мы и будем стоять, — кивая на мост, уточнил командир. – Наверное, долго будем. Так что давайте обживаться.
Что такое «обживаться» на фронте, девушки уже знали — рыть землянки.
Зима заканчивалась, погода была промозглая, с мокрым снегом и колючим холодным ветром, так что работенка девушек ждала еще та. Связистки копали землянку по очереди. Грязь прилипала к лопатам и сапогам, от чего девушкам казалось, что на ноги навесили пудовые гири, тяжелые шинели пропитались водой и мешали работать. Когда «жилище» уже практически было готово, приступили к оборудованию спальных мест – ниш, вырытых в той же землянке и накрытых плащ-палатками.
— Нас было две связистки: одна дежурила — держала связь со штабом дивизиона, другая спала. Тут же в землянке находилась и рация. Правда, когда немцы начинали бомбить мост, то мы тоже шли помогать зенитчикам.
Так тянулись дни за днями. И вот однажды…
Отстучав последнее сообщение, Тамара сняла наушники, разогнула задеревеневшую спину, несколько раз потрясла кистями рук и с удовольствием потянулась: ее дежурство окончено, можно и поспать. А прилечь очень хотелось: ночью из-за налетов сделать этого ей не удалось, да и день выдался слишком беспокойный — немцы никак не хотели дать зенитчикам передышки.
Тома сделала два шага до своей «кровати», села и начала стягивать разбухшие от постоянной сырости сапоги. Когда ноги, наконец, почувствовали свободу, она опустила голову на некое подобие подушки, укрылась под самый подбородок шинелью и с удовольствием вытянулась на нарах. Вмиг тяжелые веки сомкнулись и девушка, словно куда-то провалилась: из тумана выплыло лицо мамы — строгое, серьезное; потом появились отец, сестра Ольга. Они что-то ей говорили, куда-то звали, но она ничего не понимала. Тогда отец зачем-то взял ее за плечо и начал сильно трясти: «Вставай, Тома, вставай». Тамара открыла глаза, не понимая, сон это был или явь. С потолка на лицо посыпались мелкие комья земли. Девушка с досадой произнесла: «Ну вот, опять прилетели».
Рывком натянула на ноги непослушные голенища — надевать сапоги было еще труднее, чем снимать. Пока она обувалась, лежащая рядом шинель покрылась толстым слоем земли вперемешку с песком. Встряхнув одежду пару раз и видя, что ее усилия тщеты, Тамара больше не стала терять времени и, застегиваясь на ходу, выскочила из землянки.
Пули сновали одна за другой и входили в мокрую от растаявшего снега землю, как в масло, разрывы авиабомб оглушали, мелкие осколки сыпались на голову, стуча по смятой каске, то и дело падавшей на лицо. Пригибаясь, Тома короткими перебежками добралась до орудия, к которому была прикреплена. Вероятно, налет начался несколько минут назад — вокруг орудия уже валялись пустые ящики от боеприпасов. Быстро сориентировавшись, Тамара под шквалом огня стала пробираться к складу, находившемуся метрах в пятидесяти от орудия. Тогда эти полсотни метров казались ей нескончаемыми. Она ползла по мерзкой жиже на животе и повторяла как заклинание: «Господи, пронеси. Господи, пронеси». На обратном пути она тащила за собою два ящика, в которых было по четыре-пять снарядов, и вес этих ящиков значительно превышал ее собственный.
Когда девушка, наконец, добралась до орудия, то первым делом скинула в небольшой ровик боеприпасы, а потом туда же перекатилась и сама. Наскоро переведя дух, она опять вернулась к складу, и снова схватила два ящика со снарядами. Но, похоже, силы начали ее покидать. Ящики словно потяжелели. Чтобы быстрее ползти, Тамара старалась сильнее упираться ногами в скользкую раскисшую землю, но носки сапог никак не могли хоть за что-то зацепиться, и девушка растягивалась в холодной грязи во весь рост, но своей ноши из рук не выпускала. «Я должна, должна. Я смогу», — бормотали обветренные, покусанные с досады девичьи губы, и непонятно откуда появлялись в этой худенькой маленькой связистке силы, брались смелость, отвага, решимость, с которой она снова и снова тянула за собой тяжеленные ящики со снарядами. На ее пути с каждым разом все чаще и чаще встречались лежавшие в неестественных позах бойцы, которые только сегодня утром подшучивали над ее маленьким росточком, и еще девушки, которые, как и она, «снабжали» снарядами орудия. Тамара натыкалась на их тела и проползала мимо, стараясь не касаться. Вдруг ей показалось, что кто-то позвал ее по имени. Она затаилась, прислушиваясь, но ничего, кроме грохота зениток и разрывов бомб, расслышать ей не удалось. Находиться на одном месте было опасно, и девушка продолжила свой путь. Это потом, когда все стихнет, она будет ходить вокруг орудий и звать по именам своих девчонок, но, увы, откликнутся не все…
— Да, то был настоящий ад, — поднимая на меня влажные глаза, вздыхает Тамара Ермолаевна. — Спали рывками, когда налета нет. Не было у нас ни отбоя, ни подъема, и пока не освободили Крым, мы стояли на охране этого моста, никуда не отходили.
Движение началось лишь после того, как советские войска заняли Симферополь. Часть, в которой служила Безматьева, освобождала Николаев, Херсон, Котовск.
Потом прошагала Тамара по военным дорогам Румынии, Венгрии, дошла до Австрии, узнала и горечь потерь, и радость встреч. В один прекрасный день под Будапештом цимлянка встретила своего земляка – бывшего заместителя председателя станичного сельсовета Афанасия Сохненко, служившего в составе Пятого казачьего артиллерийского корпуса.
— И вот идут казачки наши, кричат: «Ростовская область есть?». Я отвечаю: «Из Цымлы есть!». Смотрю, а ко мне бежит Афанасий, мы с ним вместе работали, когда после оккупации я при сельском Совете военным учетом занималась. К тому же они с папой приятелями были. Смотрит он, что я в такую жару все еще в кирзовых сапогах, которые мне размера на два велики были. Пожалел меня, дал наволочку на матрац, чтобы во время остановок я могла ее соломой набить, и кожу на сапоги.
А несколько раньше, в Мелитополе, произошла самая незабываемая встреча — с отцом Ермолаем Григорьевичем, которого в 42-м призвали на фронт. С того времени Тамара о нем ничего не знала. И вот почти через два года такая встреча!
— Его при освобождении Мелитополя ранило, лежал в госпитале. О том, где я служу, узнал из маминого письма. Когда он из госпиталя выписался, то на двух костылях пошел к коменданту города, узнал, где моя часть находится, и попал на одну из наших батарей. Мне оттуда звонят, сообщают, что отец, мол, ждет. Побежала я, нашла его. Расплакались мы от радости оба, а потом забрала отца к себе на батарею. Командир поместил его при кухне, пристроил на питание. А через три дня посадила я папу на поезд, и он уехал домой.
Известие о Победе встретила Тамара Безматьева на границе с Австрией. Что тогда было! Смех, слезы, восторг, радость безмерная…
В Цымлу приехала в августе 1945 года, повзрослевшая, с орденом Великой Отечественной войны на груди.
Послевоенная Цымла встретила ее разрухой и нищетой. На работу устроилась сразу: сначала в военкомат машинисткой, потом, когда началось строительство Цимлянского гидроузла, ушла на стройку, там познакомилась со своим будущим супругом Павлом Карповичем Петровым – тоже фронтовиком. Правда, в самом начале Великой Отечественной он попал в немецкий плен. Его освободили советские солдаты через четыре года, а потом через какое-то время и в звании восстановили.
После окончания строительства, где она работала машинисткой в редакции газеты и при политотделе, Тамару Ермолаевну – теперь уже Петрову — перевели на электроучасток. Впрочем, за свою долгую трудовую жизнь, а трудиться она не переставала до 80 лет, ветеран оставила о себе добрую славу также на телефонной станции, в райпотребсоюзе, откуда и ушла на заслуженный отдых. Кстати, ее не забывают, шлют поздравления к праздникам, иногда проведывают.
О.УЛЬЯНОВА.