Месяц: Октябрь 2017

Прошло уже 70 лет с того дня, когда была полностью снята блокада Ленинграда, но ужас тех страшных дней до сих пор застеклен в глазах очевидцев и участников той огромной, невыносимо растянутой во времени трагедии.

Мы встретились с Авророй Сергеевной Шинкаревой буквально на следующий день после того, как почтальон принес ей «конверт из Кремля». Пожилая женщина держала его дрожащими руками: «Вот вчера получила правительственное поздравление. Весь вечер проплакала»…

Понимаю, как тяжело ей будет вспоминать тот ужас, но все же прошу рассказать. Это трагичная страница нашей истории, но пока память об этих страшных днях живет в сердцах людей, пока передается из рук в руки потомкам – такого больше не должно повториться.

— Война застала нас в Териоки, это под Ленинградом. Мне тогда было тогда 15 лет – я родилась в 26-м году, 23 июля, поэтому моя цепкая память подростка все очень хорошо сохранила. Папа хотел уйти на войну добровольцем, но его не отпустили – наложили бронь, потому что он обслуживал поезда. А папа на фронт рвался, думал, что нам тут будут хоть какие-то льготы и станет полегче. Ведь мама – инвалид без ноги, а кроме меня, пятнадцатилетнего подростка, был еще и четырехлетний братик.

К осени, когда уже совсем рядом были слышны выстрелы, мы собрали кое-какой скарб, погрузили в вагон, и нас отправили в Ленинград. Там поселили в общежитии лесо-технической академии, на окраине города. Как выяснилось вскоре, нам достались более привилегированные условия, нежели тем, кто жил в центре города. А главное наше преимущество – колодец во дворе. Нам не пришлось ходить за водой на Неву. Конечно, и мы воду экономили. О том, чтобы искупаться, не могло быть и речи. Хорошо, хватало для питья.

Очень выручила нас и двуручная пила, которую мы захватили с собой из Териоки. Вокруг общежития росли многолетние сосны, и мы с папой пилили их на маленькие бревнышки. Эти чурбанчики мы сложили под кроватями в комнате. Папа сделал буржуйку, трубу вывел в окно, и когда начались холода, эта печка нас просто спасала…

Здание общежития было построено в форме буквы «П». В его пристройках располагались огромные кухни. Когда мы приехали, кухни еще топились, а на плитах жильцы готовили пищу. Печи не гасли день и ночь – дров запасли вдоволь. В первые дни, как мы приехали, на плите места всем не хватало – в это одноэтажное здание заселили очень много народа. Со временем кастрюль становилось все меньше, а потом из редко стоящих кастрюль стали просто воровать еду. Тогда мы стали готовить у себя в комнате. Хотя содержимое нашей восьмилитровой кастрюли едой назвать было очень трудно…

Пока был жив папа, мы получали 500 грамм крупы на работающего члена семьи и по 250 грамм на иждивенца. Эту крупу я стограммовым стаканчиком делила по бумажным кулечкам и убирала в шифоньер, который запирался на ключ. Запасов крупы хватало на пару недель. А готовили мы ее так. В восьмилитровую кастрюлю воды высыпаешь эту горстку пшена и кипятишь до тех пор, пока она полностью не разварится. Получается такая мутная водичка. И вот эту кастрюлю присоленной воды мы за день выхлебывали. Конечно же, были опухшие и отекшие.

Помню, кто-то сказал, что на бадаевских складах остался рассол от соленых огурцов. Пошли и мы туда с соседкой. Нашли чаны с замерзшим рассолом, накололи этого соленого льда, чтобы хоть какой-то привкус и запах придать этой воде, в которой мы варили крохи пшена.

А чтобы получить эту крупу, нужно было отстоять огромную очередь, которую занимали с вечера. То же самое и с хлебом. Отоварить карточки получалось не всегда. Бывало, возвращаешься вечером с пустыми руками…

Хлеба на карточку давали по 125 грамм. По папиной карточке, правда, я получала 250. Его паек и нарезали в магазине отдельно. А я приносила наши 375 грамм и делила на троих. Делала это с миллиметровой точностью. Хлеб был тисклым и практически не крошился. Но если все же крошка падала, мой братик трясся и со словами: «Это от моего хлеба крошечка упала» полз под стол искать ее…

Первый кусочек выбирал братишка, потом брала свой кусочек мама, а я себе тот, что оставался. Чтобы они не подумали, будто я беру себе больший кусок. Весь хлеб мы сразу не съедали, хотя голод был нестерпимым. Делили его на две части. Одну щедро посыпали солью – чтобы съесть поменьше, и запивали кипятком. Это на какое-то время создавало ощущение сытости. А вторую часть хлебного пайка я заворачивала в газетку – у каждого она была своя, подписанная, и убирала все в тот же шифоньер под замок. До вечера. Потому что заснуть на пустой желудок было невозможно. Чувство голода – это невыносимо, кроме мучительной ноющей боли в желудке, голод забирает еще и все твои мысли. Я до сих пор помню, как я мечтала в те дни хотя бы о каше, которой мы кормили свиней, живя в Териоки.

Очень скоро от истощения слег папа. Он лежал и медленно угасал. Я помню, перестал работать хлебозавод. Что уж там случилось – то ли вредительство, то ли недосмотр. Но хлеб не выпекали. И тогда мы с соседкой отправились в центр города, на Невский – там были еще дореволюционные частные пекарни. И там хлеб выпекали. Мы вставали чуть свет и шли туда, выстаивали километровые очереди. Стоим до вечера – хлеб кончился. Пока приплетемся домой – уже ночь, и мы без хлеба. А утром – снова на Невский. Пешком. Трамваи ведь не ходили.

На третий день, когда я пришла без хлеба, мама мне говорит: «Ну, Арочка, не дождался папа. Скончался». Было это 27 января 42 года. До снятия блокады было еще долгих два года.

Потом, когда хлебозавод заработал, мы отоварили все карточки за эти дни. И хлеб уже был не черный и тисклый, а нормальный. Он и по объему стал больше. И мы этот хлеб съели вперемежку со слезами…

А хоронили папу так. У нас было серое суконное одеяло. Мы завернули папу в него и вынесли в пристройку. Туда сносили всех, кто умирал в общежитии. Время от времени приезжали на лошади, запряженной в сани, и увозили покойников. А до того времени они лежали в этой пристройке, сложенные друг на друга. Нам приходилось ходить мимо, и я помню, что эти трупы воспринимались моим сознанием, наверное, как дрова. Страха не было. Но уже тогда, в первую зиму, были случаи каннибализма, потому после смерти папы, мама «дежурила» в этой пристройке, пока его тело не увезли.

Говорят, человек привыкает ко всему. Видимо, мы привыкали тогда и к виду покойников. Мертвые люди были повсюду. Умирали на улице, прямо на ходу. Идешь по улице, встречаешь людей, которые шатаются, как пьяные, падают и умирают. И если человек падал на улице, ему не могли даже помочь подняться. Не могли физически. Все были настолько ослаблены и измождены. Люди как тени ходили. Все закутаны в платки, какие-то тряпки. Не поймешь – мужчина или женщина идет.

Когда умер папа, я задалась целью эвакуироваться. Мама – инвалид, братик к тому времени так ослаб, что ходить уже не мог. О себе я не думала, мне очень хотелось их спасти. Целый месяц, изо дня в день, я ходила за 10 километров на Лесной проспект, где был расположен эвакуационный пункт. Весь февраль в отцовских валенках 40-го размера я топала в этот пункт, и вот в конце месяца получила эвакуационные билеты. Тогда эвакуировали на Урал заводы и если оставались свободные места, их давали тем, кто не занят на производстве. Дорога к жизни

В начале марта мне выдали долгожданные эвакуационные билеты. И мы сразу же стали собираться в путь. Из моих лыж муж комендантши общежития, в котором мы жили, сделал саночки. На них мы и погрузили чемодан и узел тряпья – вот и все наши пожитки. На чемодан усадили братика, мама шла рядом, держась за поклажу, а я тянула эти саночки.

Выехали мы рано утром и потихоньку стали двигаться от Старо-Спасской на Лесной проспект. А эвакопункт, в который мы направлялись, размещался в кинотеатре «Звездочка». Трамваи не ходили — все линии были занесены снегом. За всю дорогу нам встретился только один грузовик. Водитель остановился, помог нам забраться в машину и довез до кинотеатра.

Летний кинотеатр размещался в полукруглом помещении. Двойные огромные двери его были раскрыты настежь, а внутри – ряды сидений, на некоторых из них сидели покойники. Люди умирали буквально на ходу, кого-то смерть настигла на пороге эвакопункта, когда казалось, что вот еще чуть-чуть и кошмар блокады останется в прошлом…

Мы разместились. И здесь нам впервые за это время дали уже по 250 грамм хлеба. Я как сейчас помню – получила сразу большой кусок. Нет, не большой – огромный. Это был настоящий хлеб, а не суррогат со вкусом бумаги и еще чего-то хвойного. Говорили, что хвою добавляли в хлеб, чтобы не было цинги.

А еще в дорогу посоветовали взять какую-нибудь посуду. У нас с собой была миска, литра на три. И вот нам ее до краев наполнили супом… Суп был очень жирный – со шпиком и сушеной картошкой. Первая полноценная пища за несколько месяцев голода. Сели мы кушать и я говорю: вот съели половину – больше не дам. Я хоть еще и маленькая тогда была, но уже понимала, что много сразу есть нельзя. Братик плачет, мама молчит, но таким умоляющим взглядом смотрит. А у меня, кажется, и жалости не было – нашла я в себе силы и забрала у них миску с остатками супа.

Ночь мы там просидели, а утром нас на машинах перевезли к поезду. Помню, была там узкоколейка и поезд маленький, как игрушечный. Топился он дровами. Вот едет он, едет, вдруг остановился. Ехали мы так несколько часов. А потом высадили нас прямо на улице, там было много людей, какие-то постройки, времянки. И уже оттуда на машинах повезли через Ладогу. Мы с собой взяли ватное одеяло, всю дорогу на нем братик сидел. А в машине мы этим одеялом укрылись все. Я не видела как мы ехали через Ладогу. Бомбежки не было. Был только ледяной пронизывающий ветер.

Приехали. Другой кинотеатр, и там тоже сидели покойники… Мы на своих вещах, прижавшись друг к другу, просидели до утра. Утром пришел эшелон. А к нему метров 300 по болоту надо пробираться. Тут объявились две «сердобольные женщины», предлагают помочь. Давайте, мол, сначала вещи отвезем, а потом уже за твоей мамой и братиком вернемся. Так и сделали. На саночки погрузили их вещи и наш мешок. Приехали мы к эшелону, они все вещи побросали в вагон, я их зову – поехали за нашими, а они не выходят. Делать нечего. Я с этими саночками опять через болото пробираюсь. Оно хоть и замерзшее, но кочки, а у меня на ногах отцовские валенки сорокового размера. Пришла, мама спрашивает – а где же помощницы? Ну, погрузили мы оставшийся чемодан, посадили сверху братишку и пошли. Приехали, стучимся, а нам не открывают. А вагоны — товарняки, в которых скотину возят. Обращаемся к дежурному, а он уже свисток дает – отход поезду. Мы как закричим – там наши вещи, а нас не пускают. Остановили поезд, открыли вагон, нас втиснули, а там народу уже как в бочке селедок. Ну, все втроем умостились мы на чемодане. Поехали. Это был уже поздний вечер. Утром проснулись – я спрашиваю у этих женщин: «А где же наш мешок?». А они делают вид, будто нас не знают…

Ехали мы в этом вагоне месяц. Днем поезд шел без остановки. Останавливались только там, где был эвакопункт. Выходили со своей чашкой и получали горячее питание. И хлеба нам дорогой давали по 250 грамм, а еще по кусочку сахара.

Едем мы в этом товарняке, вьюга свистит. Сидим, прижавшись друг к другу, чтобы теплее было. К счастью, в вагоне была буржуйка. Те, кто еще мог бегать, во время стоянок выскакивали и подбирали на станции все, что могло гореть. А топор нам заменил кусок рельсы. Буржуйка топится, горит, за трубу держишься – тепло, а выше – уже лед. Где-то в середине марта на улице стало подтаивать. А у меня валенки без калош. Я как выскочу на станции за топливом, так ноги промочу. А ночью валенки замерзают…

Когда ехали – видели, как с поезда снимали покойников – люди продолжали умирать, хотя и кормили нас по меркам Ленинграда хорошо. Многие просто не выдерживали после того голода, который пережили. Желудки-то ослабли, а пища жирная. Мама тоже заболела. На станции Поворино нас сняли с поезда, маму положили в больницу. И мы вместе с ней были. Ой, как мне было страшно – а вдруг мама умрет… Я хоть и привыкла сама о них с братиком заботиться, но представить себе не могла, что я буду делать, если мамы не станет.

В больнице мы пробыли несколько дней, маму подлечили. Посадили нас на другой эшелон и поехали мы дальше. Был уже конец марта, тепло и травка зеленеет. А я все еще в валенках. Надо их снимать, а снять невозможно. Ноги, как колодки, разбухли, красно-синие, опухшие. Разрезали мы валенки и стащили их с ног.

Когда мы ехали по Грозненской области (это потом она стала Чечней), на каждой станции снимали по 10 семей. Нам было все равно куда ехать. Мы сошли в Алпатово, там нас всех сразу же положили в больницу – на карантин. И мы месяц пролежали.

И вот нас кормят – и первое, и второе. Кажется, желудок разорвется, а есть все равно хочется. Ненасытность какая-то была, мы никак не могли наесться. Не могу это чувство передать словами. В обычной жизни такого никогда не бывает…

В Алпатово мы и обосновались. Когда вышли из больницы – было уже лето. Жили сначала в общежитии, а потом нам дали комнату.

А в августе пришли немцы. Вот так, уезжали мы от голода и бомбежек, а война нас все равно настигла. Как только пришли фашисты, начались бомбежки. Наши же нас и бомбили. Мама и братик от бомбежки укрывались в погребе. А я с ними не пошла. Кровать моя стояла у стены. И в первую же ночь в дом попала бомба. Я чудом уцелела.

А когда немцев прогнали, нас всех вывезли в станицу Калиновская, здесь базировались наши части. Позже мы перебрались в совхоз, что был в 35-ти километрах, там еще кое-где сохранились домики. Там и обосновались.

Сюда, на целинскую землю, я попала во время чеченской кампании. Опять бежала от войны…

Вот порой оглядываюсь на прожитые годы и думаю: что же помогло мне выдержать все испытания, что давало силы? Наверно то, что я в первую очередь заботилась и думала о близких. Ведь, уезжая из блокадного Ленинграда, я хотела спасти маму и братика. Не о себе я тогда заботилась. А еще я всегда была очень сильной. И никогда не плакала.

А теперь вот плачу…

Записала И. Красниченко.

Белогурова Ирина Касьяновна (девичья Попова), родилась в 1934 г. в Шепетовском районе Каменец-Подольской области Украины, в большой семье, где была младшей из четверых детей. Когда Ирине исполнилось три года, у нее умерла мать. Дети остались с отцом и бабушкой по маме.

За год до войны отец Касьян Степанович вновь женился — на Марфе Даниловне Дымчук. Так в доме и в жизни маленькой Ирины, ее сестер и брата появилась мачеха. В 1941 году отца и старшую сестру Марию угнали на работу в Германию. В а 1944 году и Ирину с сестрой Любой и мачехой тоже увезли в Германию, в город Гельц.

Мачеха и сестра работали на паровозостроительном заводе. Жили все в общежитии. В день по карточкам выдавали 0,5 кг хлеба, сделанного из древесных опилок с примесью муки. Малолетним детям выдавали еще в сутки пол-литра разбавленного водой молока. Ирине Касьяновне в то время было 10 лет. Таких детей отправляли в столовую чистить картофель. Они старались стащить хоть несколько штук, чтобы вечером сварить их и съесть с семьей. Она помнит постоянное чувство голода. Дети ходили по улицам и просили у жителей хлеба. Однажды эсэсовцы поймали Ирину и жестоко избили за это. В больнице ее выхаживали три месяца.

Когда закончилась война, мачеха, Ирина и Люба вернулись в родное село, через полгода возвратилась и старшая сестра Мария. Отец тоже вернулся домой, его назначили председателем сельсовета. Брат Петр отвоевав в общей сложности 6 лет, к великой радости остался жив и присоединился к семье.

Ирина пошла в школу. Окончила три класса, но когда умер отец – через 2 года после окончания войны — и она вынуждена была пойти работать. Трудилась и телятницей, и дояркой, и свёклу полола. К тому времени старшие сестра и брат уже обзавелись семьями. Она оставалась с мачехой Марфой Даниловной пока и у нее появилась своя семья.

В 1959 году родилась дочь Аня, в 1963-м — сын Иван, через 10 лет — дочь Наташа и в 1978-м «последышек» — сын Николай… Потом был переезд в х. Старченский Целинского района. Ирина Касьяновна пошла работать дояркой на ферму. Муж был мастер на все руки. Потихоньку привели в порядок недостроенную квартиру, в которую их поселили, вырастили детей. Но беда приходит, когда ее не ждешь. Сначала осталась без мужа, потом разбился на машине сын Николай, после тяжелой болезни умерла дочь Наталья. Ирина Касьяновна осталась с внучкой Людой, которая и стала ей опорой и поддержкой, т.к. старшие дети сейчас живут на Украине.

Рабочий стаж у Ирины Касьяновны- 43 года. Она ветеран труда, награждена Орденом трудовой Славы 3 степени, юбилейными медалями.

Ее Величество Память тихо входит в наш уютный дом. Мы часто всей семьей смотрим военные фильмы, читаем книги, с особым трепетом листаем старые альбомы. Наш дом, мне кажется, чуть-чуть похож на музей. У нас есть прялка, патефон, старинная шкатулка. А на стенах — много фотографий. Две из них — особенные.

На одной — бравый летчик и юная красавица в военной форме. На другой — убеленные сединами ветераны со множеством наград на груди. Это мои прадедушка и прабабушка Носовы Александр Кузьмич и Раиса Ивановна. Для нашей семьи они являются примером настоящей любви, верности. Вместе прожили 57 лет.

Из рассказов близких я узнал, как война ворвалась в нашу семью.

Наутро в мирный сон ребят,

В окна дома, в яблоневый сад,

В каждую калитку, в каждый дом,

В сердце каждой матери, как гром,

Грянуло, ударило: «Война!».

В 1942 году надела военную форму моя прабабушка. В наше Средне-Егорлыкское училище, где училась она тогда, прибыли представители из военкомата, им порекомендовали самую шуструю отличницу Раису Новикову, с ней вместе ушли на фронт две подруги Мария Фоменко и Аня Ванеева.

3 мая 1942 года она уже была в городе Невинномысске, училась в авиационно-технической школе. В ангаре был в разобранном виде самолет «ЯК-1», изучали его детально. По 2-3 часа теории, а потом шли на аэродром, изучали основы метеослужбы, общую медицину, ходили на дежурство в госпиталь.

А то, что было потом — тяжело вспоминать. Самый страшный период – это отступление. Двое суток шли пешком в Орджоникидзе, немец бомбил беспощадно, казалось, земля смешалась с небом. Повсюду крик, страх, смерть. Переходили Крестовый перевал Военно-Грузинской дороги практически босиком. Ботинки солдатские развалились, тряпки не согревали. Побывала она тогда и на Родине Сталина – в городе Гори. Неподалеку в селе Гамбари находилась школа младших специалистов метеослужбы. И там сдала все экзамены на «пять», была направлена в Сочи в Пятую воздушную армию.

3 января 1943 года Раиса Новикова уже была в горящем, как огненное зарево, Новороссийске. Там фашисты так бомбили, что вокруг ничего понять было нельзя. Спали всего по три часа, а 21 час – дежурство, уход за ранеными. О себе думать некогда. В одном из боев прабабушку так оглушило, что она месяц ничего не слышала. Плакала, умоляла на коленях, чтобы оставили, не отправили в госпиталь, уверяла, что все пройдет. Боялась отстать от своего полка, а болезнь понемногу отступила.

Потом вместе с другими девушками обслуживала штурмовую летную дивизию и истребительный полк. Удивительный случай произошел с ней. Шесть немецких самолетов бомбили аэродром и прилегающую территорию. Видит, как прямо перед ней падает огромная бомба, но не взрывается. Раиса уже и с жизнью простилась. Упала в ближайшую землянку. Солдатики какие-то вытащили ее, говорят, наверное, бомба замедленного действия, надо быстро убегать.

Проходит несколько часов. К бомбе подошли саперы; в ней оказался… мешок с песком, на котором была надпись «Рот Фронт». Какое ликование началось вокруг, ее хватали и подбрасывали в воздух, кричали, что она в рубашке родилась. А мама прабабушки призналась, что молилась за дочь день и ночь, может, поэтому она уцелела.

Затем война забросила ее с Кавказа в Белоруссию. Первым Белорусским фронтом командовал легендарный маршал Жуков. Белоруссия представляла собой страшную картину. Без слез нельзя было проходить через села и города. Все было уничтожено варварски. Затем была Польша. И вот там, на берегу Вислы произошла встреча, за которую Раиса благодарит судьбу до сих пор.

Фронтовики собрались на концерт. Пела всеми любимая Клавдия Шульженко. Она не сводила глаз с певицы. А с неё не сводил глаз бравый черноглазый лейтенант, который тут же, на концерте, подошел к ней — познакомиться: «Летчик Александр Носов». Пообещал, что всю Европу перевернет, а ее найдет. Эта была судьба.

Как в фильме ей представляется сейчас взятие Берлина. Горела земля. Включено было множество прожекторов – это все в памяти запечатлелось четко. Операция по взятию Берлина прошла успешно. Победа! Какая же она долгожданная! Сколько судеб искалечила война, сколько жизней унесла… А теперь – мир! Домой! К маме!

25 мая 1945 года Калинин издал Указ о демобилизации женщин и девушек. Готовились для отправки эшелоны в Россию. Сердце сжималось от счастья скорого свидания с Родиной. Туда, к родному дому, тянуло рано поседевших девчонок. Но… командование пригласило к себе на беседу 18 молодых девчонок, окончивших военную школу. Просили остаться ещё месяца на 2-3 — на складах и пищеблоках некому было работать. Прабабушку назначают шеф-поваром. А затем ее вызвал к себе командир части и ее определили в группу войск в секретном отделе войсковой части 23212. И только в 1946 году съездила в отпуск домой.

А от судьбы девушка не ушла. Нашел её все-таки в Германии лейтенант Александр Носов. Расписались они в Берлине 20 декабря 1946 года. Невеста — в белом платье, жених в форме военного летчика, командиры батальонов Раисы и Александра были почетными гостями. Музыка. Танцы. Счастливые глаза влюбленной пары. Жених оказался на удивление музыкальным. Пел, играл на аккордеоне. У немца купил за 11 тысяч марок аккордеон, был душой всех компаний. В Дрездене родилась их первая доченька Галочка.

Прадедушка Александр Носов безумно любил небо и был первоклассным летчиком. Беда пришла неожиданно. Ни одной царапины за всю войну… А тут в 1947 году попадает в автомобильную катастрофу. Черепно-мозговая травма. Больничная койка. Это так не вязалось с его крылатым характером. Небо, которое он так любил, теперь для него закрыто. Как могла, утешала любимого молодая жена. Потом отдушину нашел бывший фронтовик в детском доме, куда устроился работать музыкантом. Детдомовцы обожали аккордеониста, который дарил им радость музыки.

В семье моих прабабушки и прадедушки родились еще трое детей, а в 1956 году они переехали в село Средний Егорлык. «Жизнь прожили, — говорила прабабушка, — как песню красивую пропели, 57 лет вместе».

В 2002 году ушел в Вечность лихой летчик, Носов Александр Кузьмич. В 2015 году 30 сентября, в День Веры, Надежды и Любви, умерла и моя прабабушка Носова Раиса Ивановна. Они оставили на земле добрый след. Мы, дети, внуки и правнуки, чтим их светлую память.

Я люблю смотреть в чистое небо. Очень хочется, чтобы оно всегда таким было… К сожалению, совсем не далеко от нас гремят взрывы и полыхают пожары… Идет война на Украине, гибнут дети. Моя бабушка по вечерам плачет и просит Бога, чтобы этот кошмар закончился. Для себя я твердо решил, что в будущем стану летчиком, как мой прадедушка. Смотрю на их фотографию и понимаю смысл слов: «Мы вечная память друг друга». Память живет во мне. Пока я помню, я живу…

 

 

Участница Великой Отечественной войны, ветерану труда Варвара Ивановна Кислица родилась 11 декабря 1921 года. 2002, в возрасте 81 года её не стало.

Этот материал был опубликован в районной газете «Ленинская трибуна» в канун 60-летнего юбилея участницы войны – в 1981 году, и сейчас, 36 лет спустя, я будто снова переживаю моменты той теплой и доверительной беседы.

В. Лузько (Юрицына), член Союза журналистов России. 2017 г.

Фронтовая сестра

…Детский пронзительный плач прорезал напряженную тишину! Первый! Первый ребенок принятый молодым, неопытным фельдшером Варей. Маленький мальчик в её руках – радость матери и – ее тоже.

…Она лишь вчера приехала по направлению Таганрогской фельдшерско-акушерской школы в Юловский конный завод, и в первую же ночь пришлось принимать роды.

Это было осенью 1940 года. Варе – двадцать лет. Быстро втянулась она в работу – дело ведь любимое, со школьной скамьи мечтала стать медсестрой. Прошла зима, началась весна. Вместе со своей подругой Ольгой они уже планировали летний отдых, но жизнь распорядилась по-своему: в роковое воскресенье 22 июня 1941 года прогремел первый взрыв на советской землей, а 23 июня девушки надели военную форму.

Жизнь с детства не баловала Варвару. Четырнадцать лет ей было, когда умерла мать. Осталась девочка с четырьмя младшими братьями и сестрами на руках. Отец круглые сутки на работе – он был председателем колхоза, а Варя – с детьми.

И вот – юность, которую затмила война. И все молодые медики — товарищи Вали – В. Жемчужникова, Т. Перепелица, М. Овчаренко – встали с санитарными сумками в солдатский строй. Попала Варвара в полевой госпиталь. Тяжелые дороги у Москвы — Вязьма, Смоленск, Волоколамск… 21 день тревог и переживаний за судьбу сердца страны – столицу. Постоянно поступали в госпиталь защитники Москвы. Зимой, при жестоких морозах, не одну сотню бойцов надо было накормить, перевязать, обогреть. И все это ложилось на хрупкие плечи девушек.

Варвара Ивановна, переживая давно минувшие дни, в мыслях вновь была в тех тревожных днях конца зимы сорок первого среди товарищей:

— После одержанной победы под Москвой я получила первую свою награду, — рассказывает она. — Это был значок «Отличник санитарной службы.

Дни и ночи войны… Всего двадцать один год был Варе, когда она выступила в роли наставницы: ее поставили старшей медсестрой к трем юным санитаркам. Сначала испугалась: что же она будет делать с этими девчонками, которым едва исполнилось восемнадцать, которые еще не знают лекарств, не имеют правильно сделать перевязку? Но время не ждало – раненые поступали день и ночь. Обучать девушек приходилось на ходу, 2-3 часа в сутки – сон.

— Самым тяжелым для меня стал весенний день 1943 года, — продолжает бывшая медсестра. – Мы остановились в Вязьме. Госпиталь расположился в старой церквушке, а по соседству, в школе – наши товарищи: второй полевой госпиталь, с которым мы держали постоянную связь.. Стоял солнечный день. По-весеннему пахло распустившимися почками. Ничего не предвещало тревоги, но вдруг кресты фашистских самолетов пересекли небо. Взрыв, битый кирпич, столб дыма и пыли… Весь состав госпиталя погиб. Там были две мои близкие подруги…

За окном стучал дождь. Варвара Ивановна даже не заметила, что, удобно устроившись в уголке кровати, широко раскрыв серые глаза, ее давно слушает внук – мальчик 3-4 лет.

— Бабушка, расскажи. Как ты ехала на поезде далеко-далеко, — просит малыш.

Бабушка, улыбнувшись, продолжала рассказ. О событиях на Дальнем Востоке, в которых она тоже участвовала, об их неожиданном перебросе к Японии.

Она почти все годы войны была плечом к плечу со своим будущим мужем – военным водителем Иваном Афанасьевичем Кислицей. Рассматривает внук награды своей бабушки – медали «За оборону Москвы», «За оборону Советского Заполярья», «За победу над Японией», «За победу над Германией».

После войны вернулась Валентина Ивановна в Целину. Пришел живым и невредимым Иван Афанасьевич. В 1946 году появилась семья Варвары и Ивана Кислица. А через некоторое время огласился небольшой дом молодой семьи звонкими детскими голосами. Мирная жизнь, которую отстояли супруги, наступила на родной земле. Мальчика и двух девочек растили бывшие военные медсестра и шофер. И сейчас не утихают в их доме детские голоса – четверо внуков у ветеранов войны.

В последние дни частенько посматривает в окно Варвара Ивановна – не приехали ли ее дети? Не забывают они мать, часто собираются тесным кругом в родительском доме три молодые семьи.

Из города Надым ждут старшего сына – инженера авиации. А из Волгодонска – дочерей Наташу – инженера-химика и Таню – товароведа.

— А это Танюшин первенький, — гладит по светлой голове внука Варвара Ивановна. – Непоседливый мальчишка, пошаливает, — и пригрозила пальцем, когда тот в погоне за сибирским котом, шлепнулся посреди комнаты.

Дома знают В.И. Кислицу заботливой хозяйкой, человеком, постоянно создающим тепло и уют. На работе – трудолюбивым, отзывчивым человеком. К боевым наградам прибавились трудовые. Шесть лет назад ей вручили медаль «Ветеран труда». Несколько лет подряд Валентина Ивановна с честью носит почетное звание «Ударник коммунистического труда».

Сейчас она на заслуженном отдыхе, но с любимой работой расстаться не может – любит свой коллектив, своих маленьких пациентов: она медсестра в детском отделении больницы. И Иван Афанасьевич не прекращает своей трудовой деятельности – работает на элеваторе.

Живут в рабочем поселке скромные советские люди. Не все целинцы знают, какая богатая биография в их прошлом – биография жизни, посвященной людям, Родине.

Макарова Фаина Ивановна ушла на фронт семнадцатилетней девчонкой. Тяжесть сотен ведер воды, десятков килограммов муки испытали на себе руки хрупкой девушки-хлебопека. Она пекла хлеб для бойцов, вкладывая в него всю свою любовь и веру в победу.

(родилась в 1924 году)

Началась война, и 17 летнюю худенькую, маленького росточка девушку, послали на курсы трактористов в Дячкино. После окончания курсов села на трактор СТЗ и проработала 4 года. В конце 44 года, её сменил брат, выучившийся на тракториста.

Евдокия Павловна пошла работать разнорабочей. Под Морозовкой рыла окопы. После войны работала телятницей, учётчиком, птичницей.

«Физически было очень тяжело, как до таких лет дожила», говорит Евдокия Павловна.

P.S.: Евдокия Павловна прожила 90 лет. Умерла в 2014 году.

Все, что мы знаем о женщине, лучше всего вмещается в слово «милосердие». Есть и другие слова: сестра, жена, друг, и самое главное — мать. Но разве не присутствует в их содержании и милосердие как суть, как назначение, как конечный смысл? Женщина дает жизнь, женщина оберегает жизнь, женщина и жизнь синонимы.

Много испытаний выпало на долю женщины в годы ВОВ. Война пришла в каждую семью и оставила отпечаток на судьбах каждого. Она принесла очень много страданий, бед, отняла жизни многих людей. Она не обошла стороной и семью Митусовых. Эта семья жила в х. Чеботовка. Отец — Иван Иванович работал в Сельсовете в х. Зеленовка. Мать — Мария была заведующей фермой. В семье Антонина Ивановна была единственным ребенком. Когда началась война, ей было всего лишь 13 лет.

Узнав о том, что началась война, отец Антонины, собрав все необходимое, отправился на фронт. По воле судьбы он попал в г. Батайск, но служить ему пришлось недолго. Через пару месяцев в 1941 году — пришло известие о том, что он погиб. Так и осталась Антонина со своей матерью вдвоем.

В 1942 году х. Чеботовку захватили немцы. Забирали все, что можно было, а взамен давали только иконку или марку. Когда весной 1942 года немцы бомбили Чеботовку, Антонину взрывной волной перебросило через плетень и осколком ранило в ногу.

Осенью было много работ. Шли проливные дожди и немцы заставляли мирное население сгребать грязь с дорог, а когда дороги засыхали, немцы снова заставляли людей разгребать эти кучки, так как немцам нужно было проезжать в 3 ряда.

Так как семья Антонины была состоятельная, она имела свою пасеку, которую немцы заливали водой, чтобы вытянуть из ульев мед. В результате осталось 3 улья, которые были спрятаны на чердаке.

Однажды лютой зимой, их забрали немцы и посадили в подвал магазина. Им оттуда помог выбраться один знакомый. Домой нельзя было идти, так как там были немцы. Им пришлось идти по пояс в снегу по речке до сестры ее матери. Обогревшись, Тоня едва успев заснуть на печи, услышали стук в дверь. Так она впервые в жизни увидела 3-х русских танкистов, одетых в красивые, белые полушубки. Они были не местные, и им нужен был свет и грамотный человек, чтобы помог разобраться в карте, а так как Антонина имела начальное образование, она без труда им помогла. В благодарность за оказанную помощь, солдаты дали 2 пачки печенья «Галетное».

Для того чтобы получить трудодни Тоне пришлось работать на Миллеровском аэродроме вместо матери, так как мать была больна. На этом аэродроме они били камни и восстанавливали взлетную полосу. Проработав 1,5 месяца она отправилась за справкой в штаб, для того чтобы ее отпустили с этого аэродрома и она смогла пойти учиться. Взяв эту справку она отправилась домой в х. Чеботовка. С этой справкой она поступила в школу в станицу Митякинскую. Здесь Антонина ее закончила и получила справку о том, что прослушала 10 классов. Далее ее обучение прошло в г. Ворошиловграде на повара-кондитера.

В1946 году вышла замуж за Пташкина Филиппа Ефимовича. Семья переехала жить в г. Краснодон и прожила там до 1948 года. Антонина Ивановна получает образование продавца, но работает недолго по состоянию здоровья. Город Нальчик открывает дорогу новой профессии — юриста (реализовать ее она не смогла). После рождения сына Юрия семья возвращается в х. Чеботовка, где и живет, по сей день.

Своей сегодняшней жизнью Антонина Ивановна довольна, на пенсию свою не жалуется. Ей очень повезло, так как ее единственный сын живет в соседнем поселке и не забывает свою мать. Она гордится им, взрослыми внуками и маленьким правнуком.

Мы очень гордимся тем, что живем в одном селе с этой прекрасной женщиной, которая удостоена: звание «Труженик тыла», награждена медалями «Ветеран труда» и «Вдова участника Великой Отечественной войны».

Родилась в 1926 году 20 августа. Окончила 7 классов и началась война. Пошла работать в колхоз (в 15 лет). В 1942 г. в марте послали на окопы под Сталинградом, копать противотанковые рвы (3 м. глубина и 3м. ширина).

Давали 2 раза (утром и вечером) похлёбку. Спали в домах на соломе. Через месяц вернулись домой, в колхоз. Работала в степи, стояла на самокопнителе; зимой телят колхозных смотрела. В 1943г. в июле послали окопы под пулемёты копать под Лихой, опять на месяц.

Зимой 43г. немцы стали отступать. Мария Ивановна работала в колхозе звеньевой, возили на быках зерно на элеватор. Пахали поля плугами на быках, ходила за плугом.

В 1947 г. послали за лошадьми в Бессарабию, где сильно и заболела. Но в колхозе работала до 50г.

Затем стала работать крановщицей. Вышла замуж.

Во времена войны кушали ягоды, баланду из молотого зерна, макуху (шрот).

К сожалению, за труды Мария Ивановна ни одной награды не получила.

Материал собран ученицей 4 кл. Шапошниковой Натальей.

(личные воспоминания)

Родилась в 1925 году в крестьянской семье, с 14 лет уже работала в колхозе «Политотдел». Жали жито серпом, снопы вязали наравне со взрослыми, довелось работать на косарке, молотили машиной и веяли веялкой вручную, а дальше на волах отправляли зерно на элеватор.

В 1941 г. как началась война, нас молодёжь направили на окопы под Миллерово, но скакавшие навстречу верховые сказали, что в Миллерово уже немец и мы не успели вернуться домой, как попали под обстрел самолётов. Скрывались в посевах до вечера, потому что самолёты часто делали повороты. Домой попали только вечером.

В 1942 г. отправили нас под Сталинград в Камишинский район в село Гурево копать противотанковые окопы под руководством военной части, поселили нас в школе, где горела одна форсунка, а мы одетые и обутые, спали на нарах, на соломе. Там я проработала месяц, где очень застыла, по ногам и рукам пошли чири, пойду санчасть, дадут на три дня справку, а домой не отпускают. И вот собираются девушки с хутора Россошь домой, а я у них прошусь: «Не оставляйте меня!». И они меня взяли. Это были Катя Гузиёва, Катя Гудзенко и Надя Лагода и я с ними отправилась в путь, и мы шли четыре дня домой, по морозу и гололёду. Голодные, если ночевать попросился, если у кого что есть – дадут покушать, и так мы на четвёртый день вечером пришли к нам, а потом девушки пошли домой. А бабушка моя начала меня лечить, возила по дедам и бабкам, но вылечила.

В 1943 г. у нас в хуторе Курно-Липовка были страшные бои, немцы сожгли 18 дворов. 1 января расстреляли мою маму и нас на холоде держали. Меня и ещё двоих соседок. Отступая, наши солдаты побросали снаряды за нашей хатой, а немцы приехали их собирать, а тут мама вышла кормить корову и они её застрелили. А нам: «Рус, выходи, сдавайся». И ещё много мальчишек расстреляли, говорили, что партизаны, а женщин и детей загнали в сарай, мужчин в другой и хотели подпалить, в это время шёл подросток Худоерко Александр Абрамович и ещё был пленный немец Карло и они спасли всех.

После боёв у нас много полегло солдат, мы собирали их и свозили в силосную яму, мне помнится, что было 110 человек, так что мне пришлось собирать трупы. А после того, как освободили хутор, нас девушек послали на курсы трактористов на 3 месяца. Нас посадили на трактора и я проработала 3 года трактористкой.

В 1943 г. нас сорвали с тракторов и послали в Михайловку копать окопы, это было после посевной, и там мы были месяц, но это уже было летом, там я работала в конюшне.

И я работала до 1946г.

А в 1946 году вышла замуж за вдовца у него было 2 деток 1940-1938 г. У него тоже была судьба, как и моя, он работал фельдшером в Егоровке и был по брони, т.е. он был инвалид детства и до 1943 г. он дома. В 1942 г. его жену расстреляли немцы, а детки остались живые. Но не посмотрели, что и дети малые, его призвали в армию, он служил до декабря 1945 г. в Венгрии, имеет награды.

2 февраля 1946 года мы со Степаном Петровичем свели свои судьбы, мне был 21 год, я не побоялась, что дети малые, впоследствии родила ещё четверых, 2 мальчика и 2 девочки и у нас получилось шестеро детей да свекровь ещё была старенькая парализованная.

В 1946 г. мы переехали в Егоровку. И через неделю я заболела, отобрало сидалещную часть и я не могла ходить два месяца, потом меня забрали дедушка с бабушкой, парили в житней соломе на лежанке да растирали керосином с перцем. Так они меня лечили недели две, пока я не начала понемногу ходить. А потом забрал супруг меня домой, а на хозяйство привёз двоюродную сестру и она жила с нами всю зиму, пока мне не стало легче. Топить было нечем, где-то разжились тонной угля, устроили чугунок, чтобы меньше расходовать уголь, вот так и перезимовали.

Сколько живу, столько болею, особенно с ногами часто лежала в больнице, да и желтуха не обошла стороной. Ну, что больница, давала справку на лёгкий труд, а что в колхозе было лёгким, но всё равно работала сливачом, завмагом – 7 лет, поваром, да и приходилось и телят смотреть, и овец с ягнятами. В то время не ставили на инвалидность. И я прожила всю жизнь свою в горе и вечно в болезни и сейчас меня мучают все суставы. Я еле хожу, сильно судорога берёт мои ножечки да закупорка вен, а также и давление высокое и сердечко беспокоит. Конечно, и годы уже не маленькие, но пока сердце бъётся нужно жить.

Но пока всё. Невозможно описать всю мою жизнь. Перенесла многое и хорошее, и плохое, ну пока живу, дети жалеют и я ими довольна.

Пока все, с уважением Акулина Михайловна Миронова.